Дядя ездил по руднику на стареньком велосипеде, хотя в гараже у него всегда стояла новая машина. Когда я была совсем маленькой, это был красный «Москвич». Потом, помню, были белые «Жигули». И уже на закате страны победившего пролетариата жезде (муж тети) исполнил заветную мечту советского человека – купил новую черную «Волгу». На машине дядя возил семью по гостям да по родственникам, а по Жолымбету еще задолго до появления хипстеров – да, только на велосипеде, причем всегда в пиджаке и джинсах. Сейчас он живет в Астане и, гуляя с внуками по набережной Ишима, в глазах столичных прохожих в своем неизменном пиджаке и начищенных ботинках, думаю, выглядит государственным служащим на пенсии, но никак не человеком, всю жизнь отпахавшим на шахте проходчиком.
Жезде – передовик производства в моем детском окружении был единственным представителем канонического рабочего класса, и, приезжая на рудник, я видела, что это действительно гегемон. Высокие по советским меркам зарплаты, на которые в местных магазинах можно было отовариться гораздо большим количеством вещей и продуктов, чем в областном центре Целинограде, не говоря уже о соседних районах и селах; бесплатный лечебный пансионат и путевки в здравницы по всему Союзу; автомобили вне очереди и особая гордость рудника, изысканный досуг для уставшего пролетария – бассейн, куда, впрочем, ходили только дети, и который в девяностых годах первым падет жертвой бессмысленного и беспощадного вандализма.
После развала Союза рабочие стали классом-фантомом, о котором вспоминают только в связи с гибелью на производстве, и то если массовой, и во время забастовок, и то если про них напишет пресса.
Из-за этих нехитрых привилегий и пафоса советской риторики в адрес рабочего класса отношение к рабочим после падения их диктатуры сложилось от обратного снисходительно-пренебрежительное. Неотесанная темная масса, опора тоталитаризма, зарабатывавшая как профессура – зарплатное равенство с научной интеллигенцией особенно часто припоминают и не могут простить советскому человеку труда. После развала Союза рабочие стали классом-фантомом, о котором вспоминают только в связи с гибелью на производстве, и то если массовой, и во время забастовок, и то если про них напишет пресса. Это особенно четко проявил Жанаозен, когда многомесячную забастовку нескольких сотен рабочих не замечала не только власть, но и общество, а последующий расстрел бастующих не вызвал единодушного сочувствия даже у городской интеллигенции. Слишком многие быстро и охотно поверили в официальную версию про напавших на полицию рабочих, и опять-таки сильное раздражение вызывали растиражированные пиарщиками нефтяных компаний «высокие» зарплаты людей, занятых на сложном, физически изматывающем производстве.
Жанаозен – знаковая черта для рабочих и вообще для казахстанской политики. Власть, с одной стороны, начала прислушиваться или делать вид, что прислушивается к общественному мнению, а с другой – стала совершенно нетерпимой к любым акциям протеста. В 2011 году нефтяники сидели на городской площади Жанаозена с мая по декабрь, и сегодня уже удивительным кажется, что им это позволяли. Сейчас едва начавшуюся голодовку нефтяников в поддержку Конфедерации профсоюзов Казахстана – по существу единственное в стране независимое профсоюзное объединение – разогнали через две недели, а организаторов арестовали. Конфедерацию, в свою очередь, ликвидировали потому, что она приняла в свои ряды рабочих-нефтяников вопреки строгому негласному условию не делать этого, как призналась мне представитель Конфедерации Людмила Экзархова. Они данное требование нарушили и поплатились регистрацией. Нефтяники поддержали единственных, кто рискнул взять их к себе, и поплатились свободой. Вот насколько болезнен вопрос рабочего класса для казахстанских властей.
Демонстративно жесткий приговор Нурбеку Кушакбаеву – это вполне определенный приговор всем рабочим Казахстана: никаких больше независимых профсоюзов, стачек, забастовок. Два с половиной года заключения и два с четвертью миллиона тенге штрафа отныне делают невозможным любой спор с работодателем. Слишком высока цена. Даже Жанаозен не расставил так ясно все точки над i – там после трагедии трудовой спор как таковой потерял смысл. Какие коэффициенты, какие надбавки – никто в печально знаменитом городке и близко не вспоминал о предмете конфликта, когда я приехала туда год спустя. Все поминали погибших и задавались вопросом: почему?
Государство последовательно занимает сторону работодателя и фактически находится с ним в одной связке – как тут не вспомнить витиеватую карьеру человека-«патамушта» Серика Абденова, который из кресла министра социальной защиты – человека, призванного защищать права трудящихся, – пересел в кресло руководителя нефтяных компаний, в том числе Oil Construction Company, в профсоюзе которой работал осуждённый Кушакбаев.
Против рабочих выступает не работодатель – против рабочих выступает вся мощь государства.
Всё это до неловкости напоминает времена индустриальной революции XIX века. Советские учебники истории такие процессы, как тот, что идет в Астане над профсоюзными лидерами, называли угнетением бесправного рабочего класса власть имущими. Коммунистическая риторика выглядела старомодной и смешной уже в позднем застойном СССР, однако сегодня приобрела новую актуальность. Отказывая людям в праве на независимые объединения и диалог на равных с работодателем, власть устанавливает такие правила, при которых мужчинам, занятым полный рабочий день на изнурительном производстве, требующем квалификации и опыта, можно платить 80–100 тысяч тенге.
Крупные казахстанские компании нанимают целый штат юристов, чтобы платить пострадавшим копейки или вообще оставлять их ни с чем.
Простое понимание справедливости подсказывает, что этого слишком мало, такой тяжелый труд не может оцениваться так низко, но именно столько и с длительными задержками получают на руки большинство сегодняшних коллег моего жезде в Жолымбете. Где только на днях справили сорок дней по двум молодым парням, погибшим на обогатительной фабрике. Смерть на рабочем месте – давно уже обычное дело на руднике. Компенсация за нее или за увечья, если повезло остаться в живых, – отдельная тема. Крупные казахстанские компании нанимают целый штат юристов, чтобы платить пострадавшим копейки или вообще оставлять их ни с чем. Если вы встанете где-нибудь в центре Жолымбета, то в течение часа мимо вас обязательно пройдет человек без ног или без рук.
Но обсуждать начистоту все эти проблемы с начальством шахтеры не могут. У них нет независимого от этого самого начальства профсоюза, и на собраниях трудового коллектива не в меру говорливым грозит последующее тихое увольнение или перевод на самые низкооплачиваемые участки – суровая кара для поселка, где, кроме золотоносной шахты, работу еще можно найти только в психиатрической лечебнице.
Всё, что могут противопоставить рабочие Жолымбета в ответ на свое бесправие, – воровство золота, непобедимое в этих краях уже двадцать лет.
Замолвить слово за рабочих и людей из сферы услуг при отсутствии дееспособных независимых профсоюзов, которым отказано в праве на существование, некому – и это можно считать уже официальной позицией государства.
Профсоюзные активисты говорят, что таково типичное положение казахстанских рабочих. А еще есть новые рабочие из сферы услуг и обширной поденной сети – официанты и разносчики пиццы, уборщики и санитары. Замолвить слово за них в отсутствие дееспособных независимых профсоюзов, которым отказано в праве на существование, некому – и это можно считать уже официальной позицией государства. По данным ликвидированной Конфедерации профсоюзов, почти во всех кафе и ресторанах Алматы официанты работают без трудовых соглашений. В симпатичном заведении в центре города, где я часто пью кофе, по заключенному договору о найме трудится всего один официант. Примерно месяц назад остальные пригрозили забастовкой – отказом обслуживать гостей после пяти часов вечера, если им не выплатят долг за три месяца. Об этом в день тихой междусобойной акции протеста мне рассказала обслуживавшая и узнавшая меня официантка. В следующий раз я заметила, что персонал полностью сменился, и ту девочку я больше не видела. Если у инспекторов по труду возникнут вопросы, я готова сообщить им название кафе…
Одновременно с приговором Кушакбаеву и процессом ликвидации Конфедерации профсоюзов прозвучала новость о создании Советов социальной медиации при Федерации профсоюзов Казахстана. Продолжение практики бесконечных подмен и суррогатов. При акиматах и министерствах у нас теперь общественные советы, а при лояльных, разрешенных профсоюзах – советы медиации. Только нужно ли масло масляное рабочим, если работодатель у нас как клиент в магазине всегда прав?
Пролетарской революции у нас не случится, конечно, но в случае чего, боюсь, рабочий человек поддержит любого, кто выступит против того, кто всегда принимал сторону его обидчиков. Эту песню, как мы знаем из советского детства, не задушишь, не убьешь.
В блогах на сайте Азаттык авторы высказывают свое мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.
